Уроки французского

Текст: Елена Гук

Каждый из нас влюблялся хотя бы раз в жизни. Наверное, каждый пытался вы­учить хоть один иностранный язык. А некоторым неожиданно удалось совместить приятное с полезным. Читайте рассказы тех, кто заговорил на иностранном языке благодаря любви.

Честно говоря, мои первые опыты изучения иностран­ного языка вне школы нача­лись не в постели, а в ван­ной. Ежевечерняя процедура замачивания ме­ня в ароматной пене неиз­менно сопровождалась Може... Я лежала в душистых хлопьях, тупо разглядывая грамматические таблицы. Так мне было легче проникнуться парижским ду­хом. И тут позвонила подруга:

— Что делаешь?

— Лежу в ванной с Може.

— С кем — с кем? — удивилась она.

— С учебником французского языка, — уточнила я.

— Как куртуазно! — восхитилась подруга.

Размягчение мозга, полученное благо­даря излишним водным процедурам, при­вело меня к тому, что я решила дошлифовать французский язык на его исторической родине.

Париж обрушился на меня десятком говоров, неформальных выражений, которые невозможно было найти в словаре. Однако первоначальные знания, извлеченные мной, как Архиме­дом, из ванной, помогали общаться хотя бы кое-как. Мне хотелось написать, что первые французские фразы были произне­сены уже в режиме романтического при­ключения. Но не все журналисты врут (или, вернее, не всегда). Правдивость — мой большой профессиональный недоста­ток. Поэтому признаюсь, что сначала мне приходилось объясняться в комиссариате, социальных службах, приемной комиссии и прочих учреждениях, где почти всякий мне говорил, что много вас, русских, пона­ехало... В этих службах, как правило, небольшая зарплата, и там работа­ют пожилые женщины. Можно было представить, как ненавидели они каждого молодого и здорового иностранца, и тем более иностранку.

На французском мне пришлось выслушать оскорблений больше, чем на родном языке. Российская закалка помогла справиться с препо­нами, и уже через месяц я нашла жилье, работу и поступила в универси­тет. И все, казалось бы, хорошо, но появились симптомы посттравмати­ческого синдрома. При любой встрече с француженками я начинала заикаться и сторонилась разговора. В частной беседе редкая дама не спрашивала меня, какого лешего я к ним приехала, если французский язык и в Африке можно изучать, а Париж не резиновый. Куртуазность французских манер — что-то вроде черной икры в России, является на­циональным символом, но подается только на государственных приемах.

После многочисленных оскорблений я возненавидела местную речь. Я рыдала над учебника­ми. Так прошедшие через гитлеровскую оккупацию люди не могли слышать немецкий. Впереди были экзаме­ны, на которых нужно было отвечать и пись­менно, и устно.

Пришлось скрепя сердце дать объявление «Ищу для лингвистиче­ского обмена француз­ских и английских дру­зей, который хотят изучать русский язык». На меня обрушился по­ток звонков от гомосек­суалистов и маньяков, оказавшихся мне весь­ма кстати, потому что тогда мы изучали в уни­верситете фрейдизм и патологии. После этого заикание прошло, но мерз­кий привкус от произнесения французских слов остался.

И тут позвонил Анри. Сказал, что влюблен в русскую культуру и пока­зался нормальным. Представился штурманом Аiг Fгаnсе.

— Qui! Mille fois! (В русском переводе — «Ага! Ща-а-аз!») — сказала я про себя, но на встречу все-таки пошла.

Мы встретились у Триумфальной арки на Елисейских Полях. Анри оказался типичным французом — носатым и обаятельным, а когда после нескольких встреч я оказалась в его доме, то увидела навигационные карты, учебники по летному делу и всякие аэропортовские цацки. Хоро­шо, что он оказался честным человеком, но, с другой стороны, говорить о его работе мы не могли. Тогда о чем?

Узнав, что он предрасположен к мистике, я подарила ему перевод «Мастера и Маргариты», но он обиделся, заявив, что это профанация. Он серьезно учил иврит.

— Ты еврей? — спросила я?

— Нет, я просто хочу прочитать Евангелие на языке оригинала, чтобы понять его тайный смысл, — признался он.

Я его разочаровала, сказав, что Новый Завет был написан на арамей­ском, выучить который легко — в нем всего пять тысяч слов. А вот прак­тиковать уже не с кем... В отличие от русского. Он ответил, что легче по­стичь тайны Писания, чем закономерность русский падежей и склонений. Английский Анри уже выучил хорошо.

— С кем? — спросила я его подозрительно.

— Все штурманы учат этот язык на летных курсах, — ответил Анри.

Дежурные и личные темы были исчерпаны быстро, и мы заговорили о любви. Как-то мы слушали цыганский романс в русском ресторане. Он попросил меня объяснить, к чему относятся слова «Эх раз! Еще раз...» «Голодные артисты просят принести им еще порцию борща», — уклони­лась я от намека, сопровождающегося огненным взглядом. Он не согла­сился и показал, что имел в виду. Итак, первый поцелуй сопровождался филологическим спором. Дальше завертелась «грамматика в картин­ках» — то, о чем писать невозможно, поскольку этот журнал имеет иную направленность.

Мой старый приятель поэт Виталий Калашников имел обыкнове­ние говаривать, что поцелуй имеет страшную расколдовывающую си­лу. Он был прав. Лед в моем сердце тронулся, и французская речь пе­рестала казаться мерзкой. Жизнь пошла по расписанию — мы встречались на Елисейских Полях. Шли в кино, а потом в ресторан или сначала в ресторан, а потом в кино. А после ехали в его уютную холостяцкую квартиру.

Однажды в компании русских друзей случайно услышала по теле­визору фразу главной героини старой кинокомедии «Не упускай из виду»: «Он такой нудный! У нас одна и та же программа — сначала рес­торан, а потом кино или сначала кино, а потом ресторан». Я расхохо­талась в компании ничего не понявших соотечественников. У них ведь не было лингвистического обмена с эротическим оттенком. В детстве я смотрела этот фильм пять раз, и тогда мне не приходило в голову, что когда-нибудь моя жизнь будет подчинена этому типично­му ритму парижских влюбленных. Только — благодаря Анри — я не ус­матривала в таком расписании никакого однообразия.

Одно свидание не было похоже на другое. И дело не в антураже (кстати, это французское слово). Он умел сообщить происходящему ро­мантику; был остроумен, пикантно сочетая нежные комплименты и шут­ки. Его трогательная забота заставляла меня искать слова благодарно­сти. Вы думаете, что в эти минуты я думала, как корректно употребить неправильные глаголы второй группы? Барьер был напрочь снят, франкофобия излечена.

Весь пассивный запас, приобретенный во время просмотров любов­ных драм, вышел на поверхность и использовался так активно, что я слышала себя как бы стороны и диву давалась, что, оказывается, я знаю такие слова. Профессиональная лексика не пригодилась. Коренное от­личие русских мужчин от французских (это я выяснила, сплетничая с мо­ими русскими подружками), в том, что французы не говорят в простели о работе и политике. Они не грузят даму сердца своими проблемами и не жалуются на финансовый кризис, а болтают милые глупости, философ­ствуют и шутят. Понятно, что именно так язык учить легче и приятнее всего.

Русский любовный словарь беден. Многим ласковым словечкам типа «mon chou-chou» нет перевода даже в самых толстых словарях. А фран­цузы умеют найти признанию «Jе t'aime» (я тебя люблю) массу вполне по­нятных и адекватных синонимов, для того чтобы не повторять эти слова десяток раз. Может, поэтому мы так мало говорим о самом чувстве и на­чинаем обсуждать производственные вопросы совершенно не ко време­ни и не к месту.

Анри выбирал только американские кинодрамы, заявляя, что, как патриот, он не может смотреть французские фильмы — они слишком низкого качества, а смеяться на иностранных ему противно. После сеан­са я выходила, заливаясь слезами, а он говорил: «Великая русская душа! Как вы умеете сочувствовать!» — «Птичку жалко», — смеясь сквозь слезы, отвечала я, пытаясь пересказать грузинский тост по-французски.

С ресторанами было веселее. Он водил меня по ресторанам, и мы перепробовали все национальные кухни. В индийском мы рассказали друг другу о семьях. В английском в нем проснулся англофоб и мы поссо­рились. В итальянском нашли массу общих интересов. В ресторане рыб­ной гастрономии он пытался вызвать у меня ревность, приставая к офи­циантке, и был безумно оскорблен, когда я поступила так же, начав болтать с барменом. В греческом он был настроен критически и язвил по поводу античного культа фаллоса. Мол, культивируют только то, че­го лишены.

Во французском он устроил радостный дебош. Моя и его крыши поехали почти синхронно. Словом, получилось, как в известном психотерапевтическом анекдоте: если до нашей встречи меня тревожи­ла сессия, то после — ситуация кардинально исправилась. Мне было на­плевать на экзамены.

— Зачем, вы, парижанка, едете в Россию?! — я восприня­ла эти слова как комплимент.

В отличие от француженок, французы вполне лояльны к студенткам из других стран и наоборот. Пожа­луй, это один из немногих способов выучить язык этой себялюбивой нации, избежав невроза. У нас есть шанс вернуться к старинным аристократиче­ским манерам и говорить по-французски, как на родном. Не всегда этому помо­гают курсы и университеты.

Хотите получать наши новости и быть в курсе последних событий, присоединяйтесь к нам